Творчество Павла Петровича Бажова
Статьи
По Колчаковии в 1919 г. Из воспоминаний невольного туриста.
Описание: Публикация: Красный путь. — 1922. — 15 июля.
Текст
Помнится, в первых числах декабря 1918 года заведывавший нашей контрразведкой в колчаковском лагере т. Антон Валек пробрался через фронт и привез свежие сибирские новости: «В Омске переворот, социал-предателям и социал-лакеям дано по шапке, Колчак объявлен верховным правителем. Теперь ждите серьезного напора, т к. вся сила нового правителя держится на прифронтовой полосе: чем она свежее, тем больше работает в его пользу. Правда, эти захваченные полосы не проявляют большого стремления усилить кадры бойцов, но своими восторженными приемами, колокольными звонами и клеветническими рассказами о большевиках сильно поддерживают боевой дух одураченных сибирских крестьян. Так вот, товарищи, – закончил Валек, – держитесь крепче, помните, что лишняя неделя задержки на позиции или какая-нибудь мимолетная удача сулит нам большой военный успех».
Предсказания т. Валека скоро начали сбываться. Началось выступление по всему Уральскому фронту. Наши изголодавшиеся, плохо одетые и обутые части, работавшие на фронте без передышки в течение шести месяцев, не могли выдержать напора Сибирских дуроломов и, геройски умирая, отдавали одну позицию за другой. В конце декабря была взята колчаковскими войсками Пермь, где пишущий эти строки оказался отрезанным от своей части и вынужден был укрываться в Колчаковии. За время с 25 декабря 1918 года до февраля 1919 пришлось пройти и проехать от Перми до Томского урмана, – сделать так сказать, сквозной рейс по Колчаковскому царству. Скитания бежавшего от расстрела, конечно, могут быть интересными, но о них в короткой газетной статье не скажешь. Остановлюсь лишь на впечатлениях, которые характеризовали отношение крестьянства, городского мещанства и части рабочих к колчаковскому режиму. Эти впечатления, как нельзя лучше, подтвердили сообщение о разнице между настроением прифронтовой полосы и глубокого тыла.
В Перми, которая была захвачена колчаковцами не без помощи лишенных тогда классового самосознания Мотовилихинских рабочих, пришлось наблюдать торжество: на улицах появились богатые шубы, ротонды, замелькали рысаки, гурьбой вывалил на улицу обыватель и сначала занялся свойственным ему делом, – разгромом остатков не увезенных нами складов, а потом с умиленными лицами потянулись встречать «Сибирских удальцов и их молодого генерала» (Пепеляева). Умиление доходит до последнего предела, когда обыватель видит, что впереди войск почему то везут огромную бутыль со спиртом.
– Мать Пресвятая! Царица небесная. Дождались таки своих избавителей.
– А ведь это спирт! Настоящий!
– Знамо дело не от автомобиля.
– Будет теперь, братцы, всего вдоволь.
Через несколько дней я был в другом населенном пункте – Лысьвенском заводе. Базар. Предпраздничная суматоха. Спекулянта густо. Бабы голосят от восторга.
– Кума, гляди-ко, – баранки!
– Што ты кумушка, я уж купила – и сушки, и полусушки по фунту да с анисом полфунта.
– Вот оно что! Белые пришли – белый хлеб принесли.
– Да уж это, как водится.
– Будет нам осьмушками хлеб считать да за селедкой в хвостах по три дня стоять. Теперь, что хочешь, то на тебя и глядит.
В этих разговорах еще не слышится жалоб на дороговизну и недостаток денег и как-то совсем забылось, что наши при отступлении выдали рабочим завода заработок за три месяца вперед.
Дальше – Уткинский завод. То же базар и обилие спекулянта, но восторга уж нет. Нередко слышишь: «Все еще не открыли. Не хочешь да торгуешь, – нечем жить».
Следующий этап – Екатеринбург. Здесь молчат. Ни жалоб, ни восторгов. Все как то подобрались и как будто чего то ждут.
Еще дальше – Камышлов, Тюмень. Здесь тоже больше молчат, но изредка услышишь по зауголкам: «Дождались добра! Мало своих-то, заграничных выписали для порки».
Столица Колчаковии Омск. Настроение уже совершенно определенное. По улицам казацкие патрули, много арестованных, на вокзале охрана из чехословацких частей. Поминутно слышишь: «помалкивай, а то угодишь Красильникову (колчаковский вешатель) в лапы. Теперь не разговаривают с нашим братом, а просто вешают. Ходи с оглядкой – это тебе не большевики».
В местах скопления крестьянства, где не ждут доносов, разговоры откровенней.
«Слетай-ка, Ванюха, в домовой, тащи две бутылки. (Водка распределялась домовыми комитетами каждого квартала). Хлебнем с горя, большевиков помянем».
– Тоже хороши.
– Ну да уж не на эту стать. Теперь ведь что – каторги хуже. С большевиками хоть ругаться можно было, а теперь поговори. Ты не поротой?
– Да как не так. У нас всех мужиков в Калачах перепороли.
– Ну то-то. Все, значит, по порядку – научен.
Еще дальше Каинск, Тайга, Томск.
Здесь разговоры особые.
– Карательный отряд, говоришь, послан. Накладут по загривкам казакам-то. Чебукин тоже мужик с головой – расчитается.
– Куда сбежал? В отряд Гончарова? к Адамовичу?
– Нет, должно быть у Зиславского теперь.
– Ну, этот еще не оперился.
– Однако винтовок сотни две, говорят, есть.
– Вчера расстреляли ведь мужиков то.
– Лютуют перед концом!
– Исусовы полки. Из долгогривых?
Ну, на этих далеко не уедешь. Мастера других призывать кровь проливать, а сами-то в бой не пойдут.